Название книги Криса Муни можно перевести как «Республиканский мозг: наука о том, почему они отрицают науку». Посвящена же книга современным достижениям психологии, нейрофизиологии и других когнитивных наук, применённым к изучению различий в политических предпочтениях.
Сам автор пришёл к теме своей работы после написания книги (The Republican War on Science), посвящённой борьбе, которую в США ультраправые развернули против науки. Поскольку некоторые выявленные наукой факты способны настроить общественное мнение против деятельности монополистических корпораций и защищающих капитализм институтов (например, религии), крайне правые стараются всячески дискредитировать эти факты, а также научное знание в целом. Соответственно, в «Республиканском мозге» Муни подробнее рассматривает то, почему вроде бы нормальные люди искренне и упорно отрицают факты, казалось бы, бесспорные для всякого здравомыслящего человека.
Здесь нужно оговориться, что автор считает правыми консерваторов из республиканской партии США, а левыми — «либералов», представленных демократической партией. Однако, мне трудно считать левой демократическую партию США. Эта некогда представлявшая интересы рабовладельцев партия может считаться умеренно правой, либо, в лучшем случае, центристской. Но на безрыбье и рак — рыба. В усердно зачищенном политическом поле США, где слово «социализм» считается ругательным, прогрессивно настроенные граждане, называющие себя эвфемизмом «либералы», связывают свои надежды именно с демократической партией. При этом заметна поляризация: демократы в США всё более начинают ассоциироваться с социал-демократией и «зелёными», тогда как республиканцы — с ультраправыми христианскими фундаменталистами. Именно последние реакционны настолько, что формируют свою картину мира лишь из собственноручно созданных мифов, а в защите своих взглядов доходят до полного отрицания реальности. Как пародировал эту позицию сатирик Стивен Колберт: «Reality has a well-known liberal bias («Реальность имеет общеизвестный либеральный уклон»).
Сегодняшняя ситуация, когда ультраправые используют мощь медиакорпораций уже даже не для того, чтобы «опровергать» марксизм, а для того, чтобы теми же способами «опровергать» теорию эволюции, глобальное потепление и т.п., подтверждает правоту Гоббса, как-то заметившего: «Я не сомневаюсь, что если бы истина, что три угла треугольника равны двум углам квадрата, противоречила чьему-либо праву на власть или интересам тех, кто уже обладает властью, то, поскольку это было бы во власти тех, чьи интересы задеты этой истиной, учение геометрии было бы если не оспариваемо, то вытеснено сожжением всех книг по геометрии» [Гоббс Т. Сочинения в 2 т. T.2. — М.: Мысль, 1991. C. 79]. Ленин ту же мысль выразил короче: «Известное изречение гласит, что если бы геометрические аксиомы задевали интересы людей, то они наверное опровергались бы» [ПCC, т.17, с. 17].
Одной из причин этого явления автор считает «эффект умных идиотов». Исследования показывают, что политически искушённые и хорошо осведомлённые люди часто оказываются более предубеждёнными и менее поддающимися переубеждению, чем невежественные. Дело в том, что такие люди не просто отбрасывают неприятную им точку зрения, но и находят контраргументы. И такие эмоционально окрашенные лично выработанные контраргументы становятся для них частью личности и формируют определённые структуры в мозгу.
По сути автор рассматривает борьбу идей исходя из вполне материалистических взглядов (здесь и далее перевод с англ. мой — О.Т.):
«Мы унаследовали традицию эпохи Просвещения считать, что взгляды являются чем-то бестелесным, висящим над нами в эфире, а всё, что нам нужно сделать, это выловить нужный кусочек верной информации, и тогда неверные взгляды исчезнут, словно лопнувший мыльный пузырь. Трудно быть дальше от истины. Взгляды материальны. Нападать на них подобно нападению на какую-то часть человеческого тела, подобно едва ли не уколу его кожи (если не хуже). И мотивированное мышление, должно быть, лучше всего рассматривать как защитный механизм, запускающийся в результате прямой атаки на систему взглядов, физически воплощённую в мозгу».
Ну хорошо, скажет читатель, дуализм (а тем более идеализм) Муни отвергает, но не впадает ли он в вульгарный материализм, сводя политические взгляды к физиологии мозга? Несмотря на то, что этот упрёк может быть в той или иной степени справедлив, я бы не стал ставить так вопрос. Дело в том, что социально-классовые причины формирования различных политических взглядов уже известны и понятны, автор не противопоставляет им физиологию и кое-где указывает на заинтересованность корпораций, финансирующих распространение фундаменталистских антинаучных идей. Но вместе с тем, что социально-классовые причины в большинстве случаев хорошо объясняют политические пристрастия, есть факты, которые не вписываются в простую картину однозначной детерминации взглядов классовым положением. Ведь массы рабочих нередко активно поддерживают (хотя бы голосованием) правые и крайне правые партии, а вождями пролетарских масс становятся выходцы из дворянской или буржуазной среды. И привлекать к объяснению этих явлений свойства функционирования мозга не значит сводить эти явления к нейрофизиологии. Обусловленные нейрофизиологией свойства усвоения и изменения взглядов человека при изучении общественных явлений имеют подчинённый характер, являются лишь моментом в общественной системе. Но при определённых условиях, например, как мы увидим ниже, при сознательном использовании, такой отдельный момент может играть важнейшую роль в общественной системе.
Итак, мы видим, что ультраправые склонны отрицать научные факты, противоречащие заполненной консервативными мифами картине мира, доходить до антиинтеллектуализма и просто мракобесия. Примеры тому можно найти как у Муни, так и самостоятельно. А что же левые, неужели они лишены предрассудков? Ясно, что нет, ведь их мыслительный аппарат устроен так же, тоже подвержен предрассудкам, выдаче желаемого за действительное и т.п. На это обращает внимание и Муни, приводя несколько распространённых среди американских левых антинаучных заблуждений, например, предубеждение против атомной энергетики. В качестве другого примера он называет теорию заговора, предполагающую, что Дж. Буш-мл. организовал или, во всяком случае, знал и не препятствовал терактам 11.09.2001. [Лично я, хотя и признаю, что для защиты этого предположения часто используются неверные и даже бредовые аргументы, всё же считаю его неопровергнутым (и неопровержимым, как и всякую теорию заговора), но достаточно вероятным. По крайней мере, в его пользу говорит тот факт, что никто не взял ответственности за величайший теракт в истории, а также перечень основных выгодополучателей от начавшейся «войны с террором».] Однако, автор обращает наше внимание на то, что таких свойственных левым заблуждений не так уж много, тогда как среди правых их просто бесчисленное множество. Более того, среди «либералов», как правило, с ростом осведомлённости падает склонность верить в противоречащие фактам вещи, тогда для консерваторов в полной мере характерен эффект «умных идиотов».
Возникает вопрос: стоят ли за этими наблюдаемыми групповыми отличиями между правыми и левыми индивидуальные психологические различия?
Исследования показывают, что сторонники правых взглядов в среднем чаще проявляют такие качества как догматизм, нетерпимость к неоднозначности и неопределённости, страх смерти, меньшая открытость к новому опыту, меньшая «интегративная сложность» мышления, более высокая потребность в когнитивной закрытости (need for closure) и т.д. Выходит, что правая идеология удовлетворяет человеческую потребность справиться со страхом и неуверенностью, предоставляет индивиду возможность найти нечто определённое, стабильное и неизменное, во что можно верить и чему можно хранить верность.
«Интегративная сложность» мышления здесь означает способность видеть нюансы, воспринимать различные взгляды и объединять их в собственное понимание проблемы, грубо говоря, способность видеть оттенки серого. Поскольку консерваторы плохо воспринимают неоднозначность и неопределённость, они более склонны разделять мир на дуальные противоположности, на добро и зло.
Автор об этом не говорит, но под «интегративной сложностью» ясно видно диалектическое мышление (ср. с высказыванием Энгельса: «Диалектика, которая точно так же не знает hard and fast lines и безусловного, пригодного повсюду «или — или», которая переводит друг в друга неподвижные метафизические различия, признаёт в надлежащих случаях наряду с «или — или» также «как то, так и другое» и опосредствует противоположности, — является единственным, в высшей инстанции, методом мышления, соответствующим теперешней стадии развития естествознания».). Правые же оказываются ограничены метафизическим мышлением, зачастую остающимся на уровне религиозного сознания, в котором есть лишь «хорошие» и «плохие парни», за которыми скрываются абсолютные Добро и Зло, Бог и Дьявол.
Разумеется, такое ви́дение мира имеет и свои преимущества: правым проще объединиться и ни в чём не сомневаясь устроить очередной «крестовый поход» или «джихад» против тех, кого они воспринимают как абсолютное Зло.
Справедливости ради, надо отметить, что некоторые исследования, проведённые, разумеется, в буржуазных странах, показывают, что «интегративная сложность» в большей степени свойственна левоцентристским политикам, чуть менее — правоцентристским, ещё менее — крайне левым. Самые худшие результаты показывают крайне правые. Т.е. «интегративная сложность» убывает при движении от центра к крайностям, но заметно сильнее она убывает при движении вправо. Возможно, это связано не с тем, что среди центристов преобладают выдающиеся диалектики, а с тем, что тесты могут принимать за «интегративную сложность» непоследовательность и готовность руководствуясь ситуативной выгодой эклектически принимать противоречивые идеи. Таким образом, ввиду трудностей в формальном различении между диалектикой и эклектикой, высокую «интегративную сложность» левых и центристов нельзя считать безусловно положительным качеством.
Упомянутая выше в числе характерных черт правых потребность в когнитивной закрытости означает склонность искать подтверждения своих взглядов (предвзятость подтверждения), а также склонность защищать свои взгляды, атакуя ставящих эти взгляды под сомнение (предвзятость опровержения), и упорствовать во взглядах, встретившись с возражениями. В силу обладания этой чертой правые при столкновении с противоречащими их убеждениям данными более склонны к защитным реакциям, направленным на сохранение своих взглядов.
Соответственно, в качестве характерной черты либералов (т.е. левых) проведённые статистические исследования психологов указывают открытость. Эта черта обобщает такие качества как интеллектуальная гибкость, любопытство, склонность к экспериментам и путешествиям, получение удовольствие от разных книг, музыки и других видов искусства, вплоть до креативности и потребности чем-то выделиться.
Вроде бы исследования говорят о том, что статистически более открытые левые «лучше» догматичных правых? Однако, есть и черта, которой правые обычно заметно отличаются в лучшую сторону от левых. Речь идёт о добросовестности. Носители этой черты склонны высоко ценить порядок, хорошо структурируют свою деятельность, усердно работают, придерживаются графика, опрятно выглядят и поддерживают чистоту дома и на рабочем месте. Такие люди ориентированы на результат, компетентны и организованы. В дополнение к этому консерваторы несколько более склонны к экстраверсии, что также положительно влияет на результативность их деятельности.
Т.е. если среди правых чаще встречаются упёртые, но трудолюбивые догматики (что, разумеется не означает, что все правые такие), то среди левых более характерны открытые, но несобранные «раздолбаи», которым нравятся всякие новые идеи, но не нравится кропотливая работа по их осуществлению.
Также исследования говорят о широком распространении среди либералов (т.е. левых) следующих непривлекательных качеств: трусости, склонности к умиротворению противника, терпимости к путанице и неосведомлённости, беспечности, нерешительности, ужасающей неорганизованности и т.п.
Быть может, широкое распространение этих качеств среди либералов возникло вследствие преобладания среди них интеллигенции? Ведь ещё Ленин отмечал подозрительно похожие качества, свойственные именно этой общественной группе: «Это разгильдяйство, небрежность, неряшливость, неаккуратность, нервная торопливость, склонность заменять дело дискуссией, работу — разговорами, склонность за все на свете браться и ничего не доводить до конца есть одно из свойств «образованных людей», вытекающих вовсе не из их дурной природы, тем менее из злостности, а из всех привычек жизни, из обстановки их труда, из переутомления, из ненормального отделения умственного труда от физического и так далее и тому подобное». [ПСС, т. 35. С. 201.]
Думаю, что в немалой степени это так. Проверить это можно было бы, сделав сравнение качеств либералов и консерваторов, представляющих одни и те же общественные группы. Но можно ожидать, что и в этом случае различие сохранится. Это будет означать, что мы имеем дело с действительной диалектикой человеческих качеств. Как отмечал тот же Ленин: «Недостатки у человека являются как бы продолжением его достоинств. Но если достоинства продолжаются больше, чем надо, обнаруживаются не тогда, когда надо, и не там, где надо, то они являются недостатками». [ПСС, т. 44. С. 323.] Ведь и вправду: если человек открыт к новым идеям, ситуациям и т.д., логично предположить, что он может быть равно «открыт» для «творческого» беспорядка вокруг, для эклектической мешанины идей в своей голове, для нерешительных рассуждений, когда обстановка требует действий и т.п. Аналогично и для консерваторов: стремление поддерживать чистоту и порядок, применяемое избыточно и не там, где надо, приводит к стереотипному мышлению и догматизму.
Т.е. мы имеем две психологические и соответственно поведенческие тенденции: открытость, переходящая в неорганизованность, и добросовестность, переходящая в консерватизм и догматизм. Соответственно, наиболее эффективным и привлекательным выглядит правильное и сбалансированное сочетание обоих этих тенденций, при которых их положительные стороны реализуются, а отрицательные — компенсируются. Похожим образом Сталин в работе «Об основах ленинизма» пишет о ленинском стиле в работе [Соч. т. 6. С. 186-188.]:
«Русский революционный размах является противоядием против косности, рутины, консерватизма, застоя мысли, рабского отношения к дедовским традициям. Русский революционный размах — это та живительная сила, которая будит мысль, двигает вперёд, ломает прошлое, даёт перспективу. Без него невозможно никакое движение вперёд. <…> Но русский революционный размах имеет все шансы выродиться на практике в пустую «революционную» маниловщину, если не соединить его с американской деловитостью в работе. <…> Американская деловитость является, наоборот, противоядием против «революционной» маниловщины и фантастического сочинительства. Американская деловитость — это та неукротимая сила, которая не знает и не признаёт преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если это даже небольшое дело, и без которой немыслима серьёзная строительная работа. <…> Но американская деловитость имеет все шансы выродиться в узкое и беспринципное делячество, если её не соединить с русским революционным размахом. Кому не известна болезнь узкого практицизма и беспринципного делячества, приводящего нередко некоторых «большевиков» к перерождению и к отходу их от дела революции? <…> Соединение русского революционного размаха с американской деловитостью — в этом суть ленинизма в партийной и государственной работе».
Однако, разумеется не стоит ожидать, что, стоит членам партии узнать о необходимости сочетания указанных качеств, как тут же они в самих себе это сбалансированное сочетание реализуют. И здесь перед нами встаёт противоречие между людьми, склонными к «открытому» теоретизированию и визионерству, и людьми, склонными к «добросовестному» практицизму и консерватизму. Первые, легко выдвигающиеся как агитаторы и пропагандисты, представляют собой опасность левого уклона, выливающегося в нерешительность и непоследовательность действий, волюнтаристские эксперименты и т.п. Вторые же, выходящие на сцену тогда, когда требуются навыки грамотных организаторов, например, на стадии социалистического строительства, представляют собой открытую опасность реставрации капитализма (характерные примеры: Берия, Дэн Сяопин).
Возможным решением этой проблемы является балансировка полярных качеств людей в рамках управленческих структур, подобно тому, как, например, в армии различные управленческие задачи распределены между командиром и начальником штаба. Но это тема для отдельной разработки.
Но вернёмся всё же к приведённым в книге Муни данным о различии личностных качеств у левых и правых и попробуем поставить под сомнение их интерпретацию. Не произошло ли здесь смешение распространённой среди правых авторитарности с правизной вообще? Быть может, приведённые описания характерных черт носителей правых взглядов касаются не правых как таковых, а просто носителей авторитарных взглядов? Может быть, какие-нибудь авторитарные «сталинисты» в этом случае окажутся психологически «правее», чем антиавторитарные либертарианцы? В этом плане интересно приводимое Муни исследование, в котором некто Альтмейер пытался найти среди канадских левых ярко выраженных носителей авторитарных ценностей. В результате он обнаружил определённое число правых авторитаристов, делающих левые заявления, но ни одного действительно левого авторитариста.
Это могло бы говорить о том, что в Канаде просто нет ортодоксальных марксистов-ленинистов, однако при желании можно было бы без труда найти достаточно революционно настроенные группы канадских маоистов (скажем, RCP). Так что похоже, что всё-таки для левых (по крайней мере в условиях Канады) авторитаризм не характерен. Ведь сколь бы авторитарные методы они не защищали (а революция, как известно, самая авторитарная вещь, какая только возможна), эти методы всегда подчинены антиавторитарным целям — уничтожению экономического, политического, идеологического (в том числе религиозного) и семейного господства.
Весьма интересно, что основными носителями авторитарно левых идей оказались непоследовательные авторитарные правые. По видимости, такие люди из желания что-то крушить готовы эклектически соединять что-то вроде «Канада — всё, остальное — ничто» и «всё отнять и поделить». Ни фашистская партия Италии, ни НСДАП, ни испанская Фаланга не обходились на ранних стадиях своей эволюции без лозунгов, позаимствованных ими у социалистов и анархо-синдикалистов, так что нет ничего удивительного в том, чтобы встретить формально левые идеи реакционного социализма в среде ультраправых.
И тут мы подходим к интересному моменту: как это, так и другие приводимые в книге исследования проводились в странах, в которых социалистические революции даже не начинались. В таких странах, очевидно, старым и привычным является капитализм, а новым и прогрессивным — социализм. Но как быть с «коммунистическими» и «посткоммунистическими» странами, где социализм является чем-то привычным? Муни делает логичное предположение, что консерваторами с присущим им набором характерных черт в этих странах будут левые, а прогрессивно настроенными и открытыми к переменам — правые.
И это предположение, судя по всему, подтверждается существованием феномена, получившего в России название «красные консерваторы» или сокращённо «красконы». Оказывается, что, по крайне мере в России, есть достаточно много людей, одновременно разделяющих любовь к СССР и консервативные ценности от патриотизма (буржуазного) и «крепкой семьи» до православия.
Действительно, свершившаяся контрреволюция порождает парадоксальное положение дел: оказывается, что «народу» (т.е. массам трудящихся) раньше, при действующей системе социальных гарантий, действительно жилось лучше. И здесь находится точка конвергенции людей левых (в экономическом плане) взглядов и консерваторов. Первые, отстаивающие дорогое им советское прошлое, вынуждены по аналогии допускать определённую ценность дореволюционного прошлого. Неприятие контрреволюции также по аналогии выливается в неприятие общественных переворотов вообще. Консерваторы, в свою очередь, вынуждены признавать достижения СССР (прежде всего в военно-политической области), а также относительно бо́льшую по сравнению с сегодняшним днём строгость нравов советского общества.
Таким образом формируется удивительная смычка «красных» с «коричневыми», наиболее наглядно проявившаяся во время кровавых событий октября 1993 г. Отсюда же проистекает и эпос псевдоисторических легенд о Сталине, выступающим в роли «красного монарха», борца с «жидомасонским заговором», а иной раз даже в виде православного святого или языческого волхва. И разорвать эту эклектичную сменовеховскую смычку консервативных «левых» с просоветскими «правыми» может, пожалуй, только естественная смена поколений. Это не значит, что подобные политические эклектики в классовом обществе когда-нибудь могут исчезнуть вовсе, но они должны потерять доминирующее положение по мере естественной убыли людей, для которых социализм — это время детства и юности.
Но это всё касается эпохи реставрации капитализма. Что же можно сказать о том времени, когда социалистические отношения в экономике ещё преобладали над растущими капиталистическими, были ли тогда по натуре левые фактически правыми и наоборот? Похоже, что этот период был периодом постепенного движения от обычного соответствия взглядов психологическим склонностям к инверсному состоянию. Среди левых «в душе» оставалось всё меньше стоящих в оппозиции ревизионистскому режиму слева и всё больше стоящих в оппозиции радикально справа. Однако, первые, хотя и не добились существенных результатов, никогда не исчезали совсем, хотя КПСС и сделала всё возможное, чтобы лишить этих людей реалистичной перспективы дальнейшего развития социализма влево.
Но вернёмся к «Республиканскому мозгу». Картина, в которой есть только некие по психологическому складу левые и правые, лишена динамики, развития, а потому крайне абстрактна. При более конкретном рассмотрении оказывается, что взгляды людей зависят не только от их уже сформированного психологического склада, но и от той ситуации, в которой эти взгляды проявляются.
Например, как пишет Муни: «Страх делает либералов более консервативными и даже авторитарными. Достаточно их до смерти напугать и они будут гораздо более склонны поддержать решительных лидеров и подавление гражданских свобод». Из этого стоит сделать вывод, что запугивание граждан тем, как антинародный буржуазный режим скоро окончательно развалит страну, скорее принесёт совсем не те плоды, которые ожидаются. Ведь, как логично могут рассудить граждане, рационализируя описанный психологический эффект, если уж всё идёт к развалу, лучше позаботиться прежде всего о собственной безопасности, а если кого и поддерживать, то того, кто «железной рукой» пытается стабилизировать ситуацию. И если положение не удастся спасти нынешнему правительству, то ещё меньше шансы это сделать у не имеющих опыта руководства государством, но пытающихся реализовать амбициозные социальные эксперименты коммунистов, которым ещё и придётся преодолевать сопротивление буржуазии.
Этот эффект правые знают и успешно используют. Нет более эффективного способа сплотить народ вокруг очередного национального лидера, чем поджечь Рейхстаг, взорвать несколько жилых домов или протаранить самолётом небоскрёб. Но страх помогает не только усилить поддержку правых, но и ослабить поддержку левых. Хорошо известно, что в СМИ в любой разговор о социализме непременно вносятся пугающие образы: ГУЛАГ, расстрелы, голод, разруха, очереди, гражданская война, изъятие личного имущества и даже обобществление жён. Здесь с одной стороны используется эффект кондиционирования: даже сами слова «социализм» и «коммунизм» ассоциативно связываются со всевозможными бедами. С другой стороны, страх концентрирует внимание человека на опасности возможных перемен, а не на даваемых ими возможностях.
Но, как мы можем узнать из «Республиканского мозга»:
«Страх это не единственный фактор, который может превратить либерала во временного консерватора. Это может сделать и состояние отвлечённости и неспособности сосредоточиться на сложных и полных нюансов мыслях, или, как это называют психологи, в условиях «когнитивной нагрузки»».
И что интересно, результаты исследований показывают, что, как указывает их автор Линда Скитка: «Гораздо проще заставить либерала вести себя как консерватор, чем заставить консерватора вести себя как либерал». Забавно, но даже принятие алкоголя делает людей более склонными занимать более консервативные позиции, т.к. алкоголь препятствует комплексному мышлению. Почему так происходит? Процитирую ещё один отрывок из «Республиканского мозга»:
«Эйдельман считает, что когда люди просто действуют инстинктивно без глубокого размышления и следуют первым возникающим побуждениям, существует врождённая консервативная склонность обвинять людей за их неудачи вместо того, чтобы искать более сложные причины, склонность поддерживать статус кво, а не что-то менять, предпочтение рутины новизне и даже предпочтение того, что уже существует, тому, чего нет. «Мы предполагаем, что человеческая когнитивная архитектура более соответствует консервативной идеологии, поскольку так устроен наш мозг», — говорит Эйдельман. В этой интерпретации алкоголь возвращает либералов к более простому и, быть может, даже более естественному состоянию».
То есть для того, чтобы мыслить «левым» образом, нужно некоторое мыслительное усилие, тогда как «правые» решения различных вопросов просты и первыми приходят в голову. Как гласит один из законов Мёрфи, сложные проблемы всегда имеют простые, лёгкие для понимания неправильные решения. По сути способы мышления, приводящие к этим простым неправильным решениям, это и есть то, что получило название «обыденное сознание». Поэтому марксизм, согласно Грамши, «стремится не удержать «простых людей» на уровне их примитивной философии обыденного сознания, а, наоборот, подвести их к более высокой форме осознания жизни» [Грамши А. Тюремные тетради. В 3 ч. Ч. 1. — М.: Политиздат, 1991. С. 34.]. И там, где эту задачу выполнить не удаётся, естественным образом господствуют идеи правых.
Так что, быть может, и борьба за трезвость имеет для левых гораздо больше смысла, чем кажется на первый взгляд. Лозунг «Левый — значит трезвый!» мог бы оказаться средством борьбы с правым уклоном. Да и вообще, хотя на этом редко акцентируют внимание, марксизм, среди прочего, должен быть путём развития мыслительных способностей, путём развития индивидуального и общественного сознания, путём освобождения духа от разнообразных «естественных» мифов, предрассудков и других идолов. Как писал Ленин [ПСС, т. 33. С. 9.]: «Как все великие революционные мыслители, Энгельс старается обратить внимание сознательных рабочих именно на то, что господствующей обывательщине представляется наименее стоящим внимания, наиболее привычным, освященным предрассудками не только прочными, но, можно сказать, окаменевшими».
Но мы пока что говорили об эмоциях и предпочтениях — предметах идеальных, а есть ли различия между консерваторами и левыми в материальном плане? Как выяснилось, есть:
«Недавнее проведение магнитно-резонансной томографии (МРТ) девяноста студентов Университетского колледжа Лондона обнаружило, что в среднем политические консерваторы имели увеличенную правую миндалину, тогда как политические либералы имели больше серого вещества, сосредоточенного в ППР [передней поясной коре — О. Т.]».
Здесь интересно, что, как нам на данный момент известно, ППР среди прочего решает задачи коррекции ошибок, а также задействуется при преодолении страха. Правое же миндалевидное тело (миндалина), также среди прочего, играет ключевую роль в формировании эмоции страха, в том числе и страха потерять деньги (см. напр. http://www.membrana.ru/particle/3688).
Окончательные выводы делать рано, пока нам многое в функционировании мозга ещё не известно, но выглядит вполне разумным предположение, что люди, более критично относящиеся к существующему порядку вещей (функция коррекции ошибок ППР), склонны к левым политическим взглядам, тогда как люди, более склонные испытывать страх и тревогу (функции правой миндалины), опасаются перемен и занимают более консервативную позицию.
Подобные исследования наводят на мысль о врождённости политических предпочтений, однако такой вывод сделать нельзя. Обнаруженные различия в функционировании мозга между правыми и левыми могут быть не только причиной политического выбора, но и его следствием. Мозг обладает высокой пластичностью и может изменяться в соответствии с преобладающей деятельностью. Если представитель или высокопоставленный прислужник господствующего класса обладает высоким социоэкономическим статусом, логично предположить, что он испытывает страх потерять это положение чаще, чем тот, кому терять нечего. Для последнего же можно предположить тенденцию искать новые пути улучшения своего положения. Соответственно будут развиваться и различные зоны мозга, различные нормы реакции.
Тем не менее, врождённые, либо приобретаемые на ранних стадиях развития особенности тоже есть: «В качестве одной из составляющих исследования в Беркли личность дошкольников первый раз оценивалась в возрасте 3-4 лет, а много позднее в возрасте 23-х лет им задавали серию политических вопросов. Таким образом исследователи узнали, что дети, которые позднее стали консерваторами, получили следующую оценку: «плохо переносят неопределённость, восприимчивы чувству вины, становятся ригидными, когда испытывают давление». Дети, ставшие позднее либералами, тем временем, описывались как «автономные, экспрессивные, полагающиеся на собственные силы». Другими словами, как писали исследователи, будущих консерваторов от будущих либералов отличало то, что первые искали «сверхконтроля» среды, тогда как последние искали её «недоконтроля».
Предполагаемое наличие врождённых склонностей к левому или правому мышлению хорошо объясняет парадоксальное с точки зрения примитивного сведения политической позиции к классовому происхождению появление среди буржуазии Энгельса и Гевары, а среди дворян — Ленина. Хорошо развитые определённые функции мозга могут даже в относительно неблагоприятных условиях привести человека к пониманию необходимости изменения общественного строя. Относительное развитие других функций мозга может в условиях господства буржуазной идеологии сделать даже, казалось бы, эталонного промышленного пролетария убеждённым консерватором.
Итак, раз существуют определённые психологические склонности, способные подтолкнуть человека к той или иной политической позиции, то необходимо рассмотреть те общественные условия, которые формируют этот выбор, опираясь на указанные склонности. Какова та общественная система, попадая в которую индивид с «консервативными» особенностями характера становится действительным политическим консерватором? Вот что Муни пишет об этой системе:
«Здесь важно обозначить коренное различие между консервативными элитами, подобными Шэлфлай, и консервативной базой. Как лидер движения и консервативный писатель и интеллектуал, подобно многим консервативным элитам, Шэлфлай выбрала популистские стиль и тон «мы против них». В тот же самый период… другие консервативные мыслители обвиняли «либеральный истеблишмент»… и «новый класс»… Они конструировали манихейскую динамику либо оттого, что действительно верили в важность этого конструирования и оно казалось для них естественным, либо оттого, что они видели его стратегическую ценность.
Эти элиты контролировали нисходящую сторону консерватизма, его послание. Члены же консервативной базы воспринимали заявления и информацию, которая эмоционально и психологически резонировала с ними. Разочарованной базе сказали, что у неё есть враг, а она ответила на это соответствующим образом.
В некоторых случаях члены консервативной базы, вероятно, ответили таким образом потому, что они в большом объёме получали тщательно сконструированную политическую информацию, вроде книг и информационных бюллетеней Шэлфлай. И они помогли увеличить политическую грамотность и изощрённость в среде консервативных активистов, изменяя при этом собственные мозги таки образом, чтоб лучше соединять эти идеи со своими базовыми ценностями, возводя платформу для эмоционального и мотивированного мышления во имя консервативных целей. Этот процесс, похоже, является, своего рода, авторитарной активацией.
Некоторые члены базы, тем не менее, всегда оставались и впредь останутся слабо информированными избирателями. Они просто воспринимают риторику и она резонирует с ними, несмотря на то, что они никогда не развивали какой-либо политической искушённости или способности защищать свои взгляды в мельчайших подробностях».
Таким образом, мы видим, как буржуазные интеллектуалы, используя мощь принадлежащих буржуазии СМИ, прежде всего формируют взгляды мелкобуржуазных по своему классовому сознанию интеллигентов, часть которых чисто психологически восприимчива к консервативным идеям. Далее совместными усилиями они распространяют консервативные идеи среди наименее сознательных, а также психологически склонных к консервативному взгляду на мир, масс, в том числе и рабочих.
Муни описывает, как было положено начало активной работе буржуазии по созданию этой системы идеологической гегемонии:
«В 1971 г. консервативный адвокат — а позднее судья Верховного Суда — Льюис Пауэлл написал знаменитое письмо в Торговую палату США, порицающее перекос в сторону либерализма в «университетских кампусах, на кафедрах, в СМИ, в интеллектуальных и литературных журналах [и] в искусстве и науках». Лидеры бизнеса, убеждал он, должны финансировать свои собственные интеллектуальные институты, которые могли бы оспорить либеральное интеллектуальное доминирование и защитить капитализм. И это в точности то, что произошло. Начиная с 1970-х республиканцы и консерваторы выковали целый флот мозговых центров [think tanks — буквально баков для мыслей — О. Т.], таких как фонд «Наследие» [Heritage Foundation — О. Т.] и институт Като [Cato Institute — О. Т.], чья очевидная задача была дать сдачи либеральным экспертам и сформулировать консервативную политику интеллектуально убедительным способом. Конечно, как пишет историк из Колумбийского Университета Марк Лилла, значительная часть консервативных элит в 1970-е и 1980-е начала действовать как «контринтеллектуалы», сознательно посвятившие себя борьбе с «интеллектуалами» как классом. В некоторых случаях, продолжает Лилла, они стали «контринтеллектуалами не будучи даже интеллектуалами — уникальный Американский феномен».
Влияние этого направления было потрясающим. В 1950 г. американский культурный критик Лайонел Триллинг писал, что «в Соединённых Штатах в наше время либерализм нет только доминирующая, но и единственная интеллектуальная традиция. Поэтому является очевидным фактом, что сегодня консервативные или реакционные идеи не распространяются». Шестьдесят лет спустя консервативные идеи распространены повсеместно, равно как и умные и талантливые консервативные эксперты и элиты, которые делают карьеру на продвижении этих идей, занимаясь всё более изощрёнными и убедительными формами политически мотивированного мышления, и в результате помогают консерваторам конструировать свою собственную реальность.
Консерваторы, однако, не доминируют в академическом сообществе. Поэтому хотя Новые Правые возникли и создали свои источники контрэкспертизы, само академическое сообщество сдвинулось дальше влево и среди носителей учёных степеней увеличилась концентрация демократов и либералов».
Об этом процессе также можно ознакомиться в лекции Михаила Маяцкого о «производстве сомнения» в формате видео http://postnauka.ru/video/12146 или в виде текста http://postnauka.ru/faq/14233.
Получается, что если в СССР учреждения вроде Института марксизма-ленинизма занимались лишь наследием классиков, да софистическим подведением «теоретической» базы под очередные решения ЦК КПСС, то в империалистических странах масса нанятых буржуазией интеллектуалов организованно занималась разработкой стратегии и тактики классовой борьбы с пролетариатом на всех фронтах. Левые же интеллектуалы в империалистических странах, как правило, сочетали заумную и непонятную массам критику капитализма с поощрявшейся буржуазией критикой существовавшего тогда социализма, дотошно разрабатывали третьестепенные теоретические вопросы, занимая в первостепенных вопросах реформистские и анархистские позиции. В результате пролетариату от СССР и соцлагеря достались в основном лишь абстрактные формулы и исторические примеры сомнительной применимости в окружающих его условиях, а от левых интеллектуалов — горы неактуальной и непонятной литературы. Буржуазии же достался целый спектр хорошо проработанных подходов к сохранению и укреплению её господства, а также институтов, развивающих эти подходы применительно к конкретной обстановке.
Одним из таких подходов является уже упоминавшееся выше использование псевдонауки там, где ознакомление с научными данными заставляет людей действовать против интересов буржуазии. Точнее, псевдонаука может быть инструментом, который наиболее реакционные круги буржуазии используют не только против рабочего класса, но и против относительно прогрессивных слоёв самой буржуазии. Разумеется, для широкого распространения псевдонаучных теорий нужны люди определённого склада, люди, готовые верить в определённые вещи, не взирая на рациональные аргументы, предоставляемые наукой. И здесь характерно то, что, как пишет, обобщая результаты нескольких исследований, Муни, «консерваторы посвящают меньше времени, уделяя внимание новой информации, чем либералы». Т.е. консервативная аудитория склонна внимать лишь привычным консервативным СМИ и авторам, сходу отфильтровывая любую информацию, способную поколебать их взгляды.
Таким образом, создаётся система, при которой определённого рода публика помещается в специально сформированную информационную среду и таким образом эта публика отсекается от ознакомления с неудобными фактами. Эта система создаётся с понятной целью манипулировать этими людьми, подсовывая им информацию, сколь угодно не соответствующую реальности. Ведь манипулировать всеми невозможно, что бы там не утверждали конспирологи, но зато можно манипулировать подходящей частью общества настолько, чтобы при желании натравить её на тех, кто смотрит на вещи более критично. И в этом один из ключевых инструментов реакции: таковы вандейские крестьяне, горцы «дикой дивизии» и марроканцы Франко, штурмовики SA и «Patria y Libertad», всевозможные черносотенцы и моджахеды.
Разумеется, Муни об этом не говорит, для него консерваторы — это те, кто против абортов, однополых браков и ограничений выбросов углекислого газа, а не те, кто несогласным отрезает головы или сбрасывает их в море с вертолёта. Однако, надо понимать, что как только буржуазии США запахнет жареным, те самые люди, которые сейчас мирно доказывают на интернет-форумах, что эволюции видов не существует, будут делать то же, что и их предшественники на службе буржуазии в периоды обострения классовой борьбы — убивать, пытать и разрушать. Потому что, как показывают всё те же психологические исследования, для них есть только абсолютные Добро и Зло, а все аргументы против такой картины мира — от лукавого.
Но действительно ли правые создали у своих сторонников непробиваемую для рациональных аргументов систему взглядов? Неужели перед нами армия «зомби», с которыми бесполезно говорить? Нет, это не так. Ведь психологические склонности — не рок, а лишь свойства, которые могут реализоваться в слепой фанатизм лишь при определённых условиях. И возможно создать условия, при которых люди, первоначально закрытые для голоса разума, прислушаются к убедительным доводам.
Недавние исследования указывают на следующий способ преодолевать сопротивление и предубеждённость людей: перед тем, как знакомить людей с неудобными для них фактами, рекомендуется попросить их рассказать о себе что-нибудь «самоутверждающее», что-нибудь хорошее, то, чем они могут гордиться. Таким образом, как пишет Муни, может быть достигнуто почти полное освобождение собеседника от предубеждённости и снижение интенсивности защитных реакций с его стороны. Эмоциональный характер мотивированного мышления не позволяет преодолеть его рациональными аргументами. И предварительное формирование положительных эмоций настраивает собеседника на то, чтобы видеть в дискуссии не угрозу, а возможность спокойного обмена информацией.
Другая рекомендация, являющаяся выводом из результатов другого исследования, состоит в том, чтобы прежде чем сообщить человеку нечто спорное, полезно показать общность взглядов, а саму спорную информацию представить в неугрожающем виде. Так что, беседу с несогласными лучше начинать с поиска точек соприкосновения, а не с запугивания собеседника планирующимися расстрелами.
Перейдём к выводам, которые делает Муни по итогам всех описанных им исследований в области психологии политических предпочтений:
«Обобщая, либералам нужно быть более «консервативными» не в существе своих идей, а в том, как они будут бороться за воплощение их в реальность. Как в политике, так и в пропаганде либералам нужно показывать намного больше единства, намного меньше вздорных расколов и внутренних распрей, намного больше родственных чувств и общих целей».
Автор делает большевистские выводы, что левым для достижения своих целей не хватает именно дисциплины и организованности. Здесь также можно вспомнить уже упомянутый ленинский стиль в работе. Однако, призывы к единству (а автор призывает сплотиться вокруг Обамы) оказываются лишь абстрактным благим пожеланием. Ведь расколы зачастую связаны с тем, что левые группы отказываются бороться за коренные интересы прогрессивного класса и подменяют их побочными целями. К сожалению, единство с такими группами контрпродуктивно. Хотя в рамках борьбы за коренные интересы прогрессивного класса организованное единство, единство действия — высочайшая ценность. И достигается такое единство среди прочего открытостью к иным обоснованным точкам зрения и отсутствием эмоционального мотивированного мышления. Но далее Муни прав на все 100%:
«Обратите внимание: стать более едиными значит не просто проводить собрания, на которых все лидеры будут собираться вместе и вести долгие беседы. Это значит приходить к единому плану, одной единственной цели и далее продвигаться к ней как если бы не было иного выбора и всё зависело бы только от этого, так, как это делали бы консерваторы. Всё дело вот в чём, либералы: у нас есть ключевое преимущество перед консерваторами. Мы учитываем реальность и мы хотим перемен. Поэтому мы можем корректировать курс, если движемся в неверном направлении, и делать это на основе лучшей из доступной информации».
Итак, единство воли, организация, дисциплина, решительность, но при этом научный подход, критика и самокритика, постоянный поиск конкретной истины — в этом уже известная и в очередной раз подтверждающаяся формула успешной борьбы за общественный прогресс.
О. Таранов 